Читать книгу - "Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова"

В ходе конфликта в колониях сложились два основных политических лагеря. Защитники прав американских колоний называли себя патриотами или вигами; сторонники подчинения метрополии – лоялистами или тори.

Но с самого начала дело не ограничивалось просто появлением в колониях новых политических партий. Современный исследователь К. Грассо с полным основанием подчеркивает, что протесты против гербового сбора создавали в Америке альтернативный политический дискурс, причем такой, который тори отказывались признавать[115]. Тори и виги становились друг для друга «враждебными Другими». Их структура ценностей, картина мира, ментальность были различны и с течением времени отличались все больше.

Ментальность американских вигов эволюционировала от традиционной парадигмы с ее признанием естественности иерархии в человеческом обществе, статической картиной мира и ценностями закона, порядка и традиции, к просвещенческой парадигме, с ее культом разума и прогресса, с ее стремлением к уничтожению разнообразных форм неравенства.

Структура ценностей вигов и тори на ранних стадиях конфликта и сходна, и различна. Например, обе партии равно провозглашали высшую ценность свободы. Но для тори М. Говарда свобода – это свобода британских подданных, и заключается она прежде всего в личных правах. Она – необходимый элемент знаменитой локковской триады: жизнь – свобода – собственность – и в этом качестве имеет отношение лишь к индивидам. Колонии в своем корпоративном качестве обладают лишь теми правами, которые метрополия пожелала им даровать и которые явно выражены в хартиях. Формула «No Taxation without Representation» для Говарда не входит в понятие свободы.

С самого начала конфликта вигские памфлетисты подчеркивали иной аспект свободы: она возможна лишь там, где существует народный суверенитет. Уже в 1764 г. Т. Фитч писал: «Согласно конституции, системе управления и законам Великобритании, англичане являются свободным народом. Их свобода состоит главным образом, если не целиком, в следующей общей привилегии: “Никакой закон не может быть создан или аннулирован без их согласия, данного через их представителей в парламенте”»[116]. Такое подчеркивание народного суверенитета, в целом, не характерно для английской конституционной мысли[117], но нельзя сказать, что оно вовсе не было известно английскому Просвещению. Впечатляет совпадение аргументации американских патриотов со сходными по тематике «Письмами Суконщика» и другими памфлетами Дж. Свифта, посвященными положению Ирландии. «Шестая [причина благосостояния всякой страны заключается] в том, чтобы народ управлялся только теми законами, кои учреждены с собственного его согласия, ибо в противном случае он не будет свободным. А потому все мольбы о справедливости и просьбы о благосклонности и привилегиях, обращенные к чужому государству, свидетельствуют лишь о бессилии страны», – писал Свифт[118].

Обе партии в равной мере делали основанием своей этики гражданскую добродетель, т.е. активное служение родине и предпочтение ее блага личным интересам. Но и добродетель они понимали по-разному. Для вигов она заключалась прежде всего в борьбе за свободу, для тори – в умении жертвовать частными колониальными интересами во имя блага империи. Виги считали, что даже в относительно спокойные периоды постоянная готовность к борьбе за свободу является нормой поведения. «Постоянная ревностная забота о свободе совершенно необходима во всяком свободном государстве», – подчеркивал Дж. Дикинсон[119]. Отказ от борьбы за свободу, по их мнению, ни при каких обстоятельствах не мог быть оправдан и заслуживал самого сурового осуждения. Говард же описывал идеальную модель поведения в терминах безусловного подчинения, но также и в терминах отказа от группового и личного эгоизма. Он ставил в пример беспокойным американским вигам поведение английских копигольдеров, также лишенных права участвовать в выборах парламента: «Они не выражают свое частное недовольство против конституции своей страны, но с радостью подчиняются тем формам правления, под власть которых их в своей благости поместило Провидение»[120].

Не удивительно, что обе партии с трудом понимали друг друга. Для вигов тори были единственным Другим, чей образ не включал никаких положительных коннотаций. Так же воспринимали своих идеологических противников тори.

Размах протестного движения в колониях был таков, что 18 марта 1766 г. правительство метрополии было вынуждено аннулировать Акт о гербовом сборе. Одновременно был принят Декларативный акт, или, как его еще называли, Акт о верховенстве, подтвердивший власть парламента над колониями во всех вопросах. Но правительство не отказалось от мысли о налогообложении колоний. В июне-июле 1767 г. были одобрены парламентом Акты Тауншенда, названные по имени предложившего их английского министра финансов. Первый из них предполагал пустить сборы от таможенных пошлин на продукцию английских мануфактур, ввозимую в Америку, на выплату жалованья королевским чиновникам и судьям в колониях. Таким образом, колониальная администрация приобретала источник дохода, не зависящий от колониальных Ассамблей. Этот акт лишал Ассамблеи традиционных средств давления на исполнительную власть. Второй акт предписывал создание Американского таможенного управления, которое должно было обеспечить точное соблюдение всех законов о торговле. Наконец, третий приостанавливал деятельность нью-йоркской Ассамблеи, которая не согласилась с условиями Акта о постое 1765 г. Акты Тауншенда предсказуемо привели к новому обострению отношений метрополии с ее колониями.

В апреле 1771 г. злополучные акты были отменены. Сохранялась лишь пошлина на чай как подтверждение права парламента вводить налоги в колониях. Эти меры оказались недостаточными и запоздалыми. Протесты против Чайного акта были не менее масштабны, чем во времена Гербового сбора. Кульминацией их стало Бостонское чаепитие 16 декабря 1773 г.

В ответ на это событие в 1774 г. Англия приняла ряд репрессивных законов, известных как «нестерпимые акты». Первый из них устанавливал блокаду бостонского порта, куда впредь допускались лишь корабли, снабжавшие английский гарнизон в городе или осуществлявшие каботажный подвоз продовольствия. Второй изменял хартию Массачусетса, заменял выборный Совет назначаемым и давал губернатору право назначения судей. Третий обеспечивал защиту королевских чиновников: согласно ему лица, преступившие закон в ходе подавления мятежей или обеспечения сбора налогов, направлялись для суда в Англию или любую английскую колонию по выбору губернатора. Четвертый предусматривал расквартирование британских войск в любых нежилых помещениях по выбору офицеров. К «нестерпимым актам» примыкал Квебекский акт. Он устанавливал в Квебеке французское гражданское законодательство и поземельные отношения феодального типа, гарантировал свободу католического вероисповедания и в то же время расширял территорию колонии Квебек до р. Огайо на юге и до р. Миссисипи на западе. Жителям других британских колоний было запрещено там селиться. Квебекский акт задевал религиозную идентичность американцев, а поскольку в Квебеке не предусматривалось представительных учреждений, то он казался воплощением традиционного кошмара протестантов: сочетания католицизма, феодализма и абсолютизма. Американцы расценили новое законодательство как попытку установления деспотизма в Америке.

Особое значение для сплочения всех патриотических сил имел созыв осенью 1774 г. Первого континентального конгресса, на котором были